[Thorin-Oakenshield]

Название:"Дороже золота Горы"
Автор: Earin
Размер: миди, ~ 17 500 слов.
Пейринг: Кили/ОЖП
Категория: гет
Жанр: romance, АУ
Рейтинг: PG-13, хотя по факту его нет.
Саммари: любовь, сражения, политика и тактика, исцеление силой фэа, в общем, полный суповой набор для романтишшшного кино.
Дисклеймер: Это фанфик по ПиДжею. Вот не по Толкиену, хоть я и матерый задротный канонист, а по ПиДжею. Поэтому все допущения, которые тут появляются, типа воинов с ттх исцелять силой души - это к ПиДжею Если вам кажется, что вокруг этого текста витает дух "ПТСР" - вам не кажется )
На самом деле здесь - про межрассовые и международные отношения, а совсем не про то, про что вышло )

Идея фика родилась год назад, задолго до выхода "Пустоши Смауга", поэтому я оставляю за собой право сохранить авторского персонажа и ее имя - хотя понятно что в истории это все равно практически Тауриэль Я пыталась написать махровую мэрисью без претензий на высокохудожественность. Но, как говорят, у меня не получилось ) Дорогие читатели долго пинали меня, чтобы я выдала текст на общее обозрение. Что ж, попробуем.

Дороже золота Горы

- Зачем тебе это, Лоссенэль?
- Они мне интересны.
****
Перед троном короля леса гуляли сквозняки: на пробегающем по вытертому матовому камню ветру стыли вымокшие ноги. Гномы сгрудились под осуждающими взглядами, каждый мысленно прикрывая спину другого, каждый надеясь на то, что его прикроют. Взгляды эльфов в полумраке зала жгли негреющим огнем.
Торин выступил вперед, держась настороженно. Упрямо сдвинув брови, он вновь повторил свое требование: эльфы обязаны отпустить его отряд. Лесной король чуть заметно улыбнулся.
- Ты уперт и не видишь на два шага вперед. Твои спутники ослабли и голодны. Двоим требуется помощь целителей, ведь они не отошли от действия паучьего яда. А один из твоих гномов, - он выразительно посмотрел на раскатисто похрапывающего Бомбура, - спит. И проспит еще пару дней. Такова цена за купание в зачарованной реке. Я могу отпустить вас. Но я хочу предложить вам помощь.

Первым порывом было ответить твердым отказом: им не нужна милость эльфов и их снисхождение, никто не встанет на пути между королем и его целью.
Торин оглянулся. Хоть его спутники держались холодно и гордо, все они были измучены дорогой. Балин тяжело опирался на руку своего брата, неловко склонившегося от того, что жгло и тянуло проткнутый паучьим жалом бок. Ори зашугано озирался, но у Дори не было сил поддержать его, как обычно. Бофур с осунувшимся посеревшим лицом стоял возле храпящего Бомбура, Оин поддерживал тяжело дышащего Бифура, которому тоже досталось от пауков. Глоин был мрачен и молчалив. Только Нори озирался, как ни в чем ни бывало, словно тяготы пути и ранения товарищей вовсе не заботили его.
- Что ты потребуешь с меня за эту помощь? – такие слова дались Торину нелегко, и ответом ему был гул возмущения товарищей. Король стиснул зубы: пусть думают, что хотят. Гордость – это важное, но не самое главное.

- Я бы хотел вернуть былое доверие между нашими народами, - Трандуил говорил, глядя на увивший стену плющ с пожелтевшими листочками. – Цена не покажется тебе высокой, сын Траина. Я прошу, чтобы самый молодой из твоих спутников три дня пожил среди моего народа. В то время как мой сын будет находиться подле вас, оказывать помощь раненым. Если вы желаете, вы можете остаться в пределах моего подгорного дворца, если же нет, вам укажут безопасное место в лесу, и мои пограничники будут охранять его, чтобы никакие лесные животные и твари не потревожили вас.
Торин отступил на шаг, словно получил невидимую пощечину. Он ожидал, что его принудят платить выкуп или одарить лесного короля золотом и самоцветами по мере его жадности и хитрости. Он был готов торговаться, стоять на своем. Но подобного предложения не мог оценить – ни согласиться, ни отвергнуть. Но едва гном собрался поинтересоваться, с чего вдруг к ним проявлена такая щедрость, и что кроется в словах Трандуила, как вперед шагнул Кили, младший в отряде. Отец Гор, нужно было видеть, как мальчишка горд тем, что может спасти отряд, предложив взамен свою жизнь и свободу!
- Если король эльфов дает слово, что через три дня отпустит моих друзей их дорогой, я готов пробыть в его плену столько, сколько он пожелает.
Не успел Торин вставить и слово, как следом за братом вперед шагнул Фили, встал плечом к плечу с младшим. И изгнаннику ясно как никогда увиделось, что коли вернется король под Гору, то наследников у него двое. Двое будут править на троне после него. Неразлучные, храбрые, выросшие на его рассказах о доме и грядущей великой битве, племянники были достойны этого.
- Я готов разделить учесть с моим братом! Я не позволю вам…
- Что? – Трандуил недобро усмехнулся. – Думаешь, мы будем вас пытать и допрашивать? Держать взаперти? Таковы эльфы в ваших глазах?
- А пусть и так! – Фили всегда был скор на слово. – Ничего хорошего я про ваш народ не слышал от своих предков. Так удиви меня лесной король! Неужели дашь нам свободно разгуливать по твоему дворцу? А коли так, разве не боишься, что мы первой же ночью сбежим к своим, ибо негоже одним жить в роскоши, когда собраться спят на лесной подстилке, как загнанные звери, мучаются от ран и голода. Ты не рассоришь нас, выбросив одних за порог, а прочих посадив в клетку.
- Довольно, - Трандуил хлопнул раскрытой ладонью по подлокотнику трона. – Если ты, Дубощит, принимаешь мое условие, то выбирай, где вы останетесь, и займись своими ранеными товарищами.
Предупреждая возмущение старших, Торин поднял сжатый кулак.
- Я принимаю твою сделку, король. Да будет так. Три дня мы поживем в лесу, неподалеку от твоих пещер. Более ничего не просим: мы в силах сами справиться с ранами и обеспечить себя едой. Я не хочу быть обязанным тебе. Если твой наследник будет подле меня, то и за своих родичей я спокоен. Но знай, - гном перешел на угрожающий шепот, - коли хоть словом, хоть помыслом ты посмеешь причинить им вред, мое проклятье найдет тебя в самой глухой и темной чаще! А проклятиям народа Махала суждено сбываться!

****
Дворец эльфов: путаные лестницы среди древесных крон, колонны-стволы, растущие прямо под скалистым сводом, скрывающим и хранящим чертоги от чужих глаз. Крепость и лес под горой. Кили не верил, что так бывает, а Фили, казалось, ничего не замечал - упрямо смотрел себе под ноги, и в выделенные им покои входил, как в тюремную камеру.
Им принесли еды и питья, а дверь не заперли. Фили так и не притронулся к снеди, как младший его ни уговаривал. В итоге порешили, что стоит поспать, а на утро пытаться найти способ держать связь со своими.

Кили снился огонь, пожирающий кроны густого леса. Пламя бежало по ветвям, перекидываясь с дерева на дерево, гудело и рокотало, стволы дрожали под его тяжестью, и огонь обретал тело. Извиваясь, как большая змея, по вершинам сосен и буков полз дракон, а за спиной его полыхали крылья, гоня вперед смертельный иссушающий вихрь и снопы искр.
Он выскочил из сна в явь одним рывком, без усилия. Полежал, вглядываясь в темноту. Потом тихонько спустил ноги на пол, стараясь не разбудить брата, подхватил сапоги и выскользнул за дверь спальни.
Не то коридор, не то веранда шел под уклоном вниз, пересекаясь с прочими такими же, петляя и огибая несущие колонны стволов. Кили осмотрелся, натянул сапоги и направился вверх, где проход становился узкой галереей, обрамленной ажурными перилами. Здесь было много дерева разных пород и сортов, но мало камня, и гному было неуютно. Он не слышал гору, не мог ощутить под пальцами знакомую прохладу: все слишком теплое и гладкое, дышащее. Будто ступаешь по чему-то еще живому, будто дворец сейчас распрямит свои переходы-ветви, и только успевай хвататься, чтобы не соскользнуть, не упасть в бездну, как с той сосны.
Кили уселся на одном из мостиков, подогнув ноги. Посмотрел вниз, но земли разглядеть не сумел. Тогда он поднял взгляд к гранитному своду – что-то относительно привычное было недосягаемо далеко, чтобы дотянуться.
Почувствовав рядом движение воздуха, гном дернулся и вскочил – слишком бесшумно они ходили, будто и не касались земли вовсе. Рядом с ним стояла эльфийка со снежно-белой косой. Он приметил ее еще в тронном зале короля, и, кажется, она была среди тех, кто нашел их, обессиленных и измотанных, в лесу.
- За гостями не следят! – он брякнул это зло, раздосадованный тем, что к нему удалось подкрасться незаметно.
Эльфийка удивленно приподняла брови.
- Я не собиралась следить за тобой. Я живу на этом ярусе.
Кили так и замер, открыв рот, и не найдя, что сказать колкого в ответ. Правда же, глупо было надеяться, что ночью он не встретит эльфов, которые предпочитали свет звезд дневному, и, как говорили легенды, грезили с открытыми глазами, точно и не спали вовсе.
«А коли элда сомкнул веки, то видно силы окончательно покинули его», - так рассказывала мать. Кили не спрашивал, откуда ей ведомо, просто запомнил.

****
Он не думал, что вообще сумеет их различать, но на удивление быстро выучил тех, с кем встречался: еду приносил смешливый Галадон, который на все грубости и подколки со стороны брата смеялся заливисто и в долгу на слово не оставался. Еще были Этилэндис и Каларандир, супруги, которые вроде бы и охраняли их покои, но навязчивости не проявляли, и под руку не лезли. Просто всегда оказывались неподалеку, если Кили вздумалось поблуждать по дворцу. Фили же сидел в спальне, как прикованный, и только согласился вместе с братом выйти посмотреть на эльфийскую мастерскую, да и то с расчетом высмеять ювелирное и кузнечное дело эльфов.
Однако смеяться оказалось не над чем. Уж на что прекрасные мастера гномы, и какие создают вещицы, у эльфов было чему поучиться. Работали они с песней, неспешно и споро, уделяя внимание каждому изгибу изделия, каждой стадии обработки. Невесомо тонкими выходили из-под их молотов украшения: оплечья, браслеты, и венцы – сплошь сплетение листьев и трав. Ювелиры гномов славились своей работой по металлу, но тут она была совершенно другого свойства. Не лучше и не хуже, но иная по смыслу. Фили не нашел ни одного ругательства, когда смотрел, как в руках мастера, словно прорастая из серебра, появляется сплетение стеблей василька, и раскрываются на конце два сапфировых цветка. Кили же не счел зазорным восхититься работой, за что получил от брата предупреждающий пинок.

Весь оставшийся день гномы бродили по дворцу, но все, что Кили казалось прекрасным, брат тут же спешил высмеять или отчитать. Кили было неясно, отчего так тяготят старшего здешние порядки. Лес был чужим местом для гномов: поскрипывание деревьев настораживало, шевелившиеся на полу тени от ветвей и листвы таили незримую опасность, даже сам воздух, влажный, густой, с незнакомыми ароматами трав нес в себе тревогу. Можно было бы почувствовать себя в западне, останься они в лесу одни – но одних их не оставляли. Эльфы заговаривали с ними, шутили, предлагали помощь, и страх развеивался от их звонких голосов, таял с утренним туманом, не оставляя следа. Но Фили только лишь ворчал, что не намерен водить дружбы с остроухими, и на всякую любезность хозяев смотрел волком.

Хуже всего стало, когда их позвали на вечерний пир. Фили был угрюм и молчалив, держался отчужденно. Музыку он пропускал мимо ушей, от яств отказывался и только вино принял – без благодарности и почтения. Кили стало стыдно за старшего. Но так же и за себя – ему улыбались, его звали танцевать, а он не мог оценить радушия эльфов, втянуться в веселье, видя, как злится брат. Хоть и нравилась ему музыка, казались завораживающими движения и голоса – приходилось сохранять суровый вид. Когда Фили потянул его за рукав в сторону выхода из залы, Кили почувствовал, что разрывается между тем, чтобы уйти, наконец, и что бы остаться и все-таки попробовать принять то, что предлагали эльфы: естественное и уместное на всяком пиршестве веселье. Но старший рыкнул: «Пошли уже!» - и Кили сдался.
В покоях Фили разве что стены каблуками не пинал.
- Рауги подрали бы этих визгунов с их треньканием! Чтобы им всем в горнило провалиться! Чтоб им в Мордоре пировалось! – он зло толкнул подсвечник, и тот закачался на кованых ножках.
- Ты чего? – может Кили был не смышленей брата, но сейчас он точно не понимал, что так раздражало старшего. – Что плохого в музыке и пирах?
- А то! – Фили яростно отшвырнул кушак на лежанку. – Ты забыл, как они отнеслись к нашему народу, когда тот нуждался в помощи и крове? Ты забыл, как погибли сестра нашей матери и ее старший сын? Ты забыл… - он выдохнул зло, с размаху сел на скамью и принялся стягивать сапоги. – Пируют и веселятся нам на показ. Будто не было ничего. Будто, если мы юны и не видели тех дней, то не знаем, как они предали наших отцов! Нас поэтому выбрали, понимаешь, за простаков держать. Они-то все там были, они все застали те времена, и знают, как их король отвернулся и сбежал от битвы, струсив даже приблизиться к Горе! Не найдут у меня понимания и прощения эти лжецы. Был бы здесь Торин, уж он им показал бы пир на могилах!

Едва старший уснул, Кили снова, как и прошлой ночью, прошмыгнул за дверь. Обида разъедала изнутри: с одной стороны от того, что брат подумал, будто бы он забыл сказания предков, с другой – что Фили был так слеп и замкнут в своем нежелании простить и открыться новому. Ведь им двоим никто здесь и слова плохого не сказал. Не все были приветливы, кто-то проходил мимо, не замечая, кто-то подшучивал, но не обидно, не зло. Фили же на каждое слово бросался, как голодный варг на ломоть мяса, пытаясь задеть в ответ и нагрубить. Кили уже начинал беспокоиться за сына Трандуила, которому предстояло три для прожить в окружении одиннадцати не очень дружелюбно настроенных гномов, включая Торина, на которого Фили и ровнялся.

- Хочешь, я покажу тебе, как луна растет?
Она снова застала его врасплох, все та же эльфийка. Кили совладал с собой, обернулся медленно и степенно, как подобает гному, сложил руки на груди, чтобы выглядеть солиднее.
- Будто я луны не видел. Тоже мне, невидаль.
- Верю, что видел, раз каждую ночь не спишь, - она прошла мимо, оставляя едва уловимый запах свежей листвы и мокрой дубовой коры. – Думала, гномы не ночные пташки.
- Больно много ты о гномах знаешь! – Кили надулся. – И вообще, будешь мне еще указывать, когда спать! Я может не доверяю вам: всадите еще нож в горло, пока я не настороже. То-то двое постоянно дверь караулят…
Он замолчал ошарашено, когда понял, что по ее щекам катятся слезы: одна за одной, беззвучно и в то же время будто оглушающе – у Кили дыхание перехватило.
- Почему вы так нас ненавидите? – она говорила тихо и спокойно. Простой вопрос, и еще три капельки на полу.
- Мы не… мы не ненавидим, – Кили хотелось спрятаться от этого взгляда, сбежать, как последнему трусу. – Мы не доверяем. Все гномы Эребора знают это. Когда мой народ спасался из разоренной чудовищем горы, когда род Дьюрина был обескровлен, обессилен, мой король просил вашего о помощи. Просил встать бок о бок и сражаться со зверем, захватившим наши богатства. Но Трандуил не пришел: ни помощи от него не было, ни сочувствия – он просто отвернулся, ему не было до нас дела. Многие в том походе умерли. Гномы шли мили из последних сил, каждую ночь не могли сомкнуть глаз, поскольку тварь могла отправиться следом, или случиться какие напасти похуже. Где было тогда ваша дружба? Где были вы, когда нам нужна была помощь? Вы отвернулись, когда мы были в беде. Гномы никогда не прощают предательства.
Он пытался говорить грозно, обвиняя и обличая, но чем больше говорил, тем более казался себе жалок.
- А ты там был, Кили? – эльфийка смотрела ему прямо в глаза, и гном невольно отвел взгляд.
- Нет, но была моя мать, и мой отец, и… - он растерялся. – Я верю их словам! Я знаю, что мой народ мог страдать много меньше, приди вы на помощь!
- Мы и пришли, - она смотрела сквозь него, сквозь затейливую резьбу, украшавшую стены, но будто не видела ничего, словно глядела на события минувших дней и видела их явственней, чем окружающее, и Кили почувствовал странный холодок под ребрами, будто бы иней нарастал сквозь кожу, внутрь, выстуживая кровь. – Мой король посчитал, что ни ваших, ни наших сил не хватит, чтобы дать бой дракону. Он не хотел рисковать понапрасну жизнями эльфов, зная, что Трор будет рваться в битву, пытаясь вернуть свое королевство любой ценой, пусть даже бы все сгорели в пламени Смауга. Горный король был уязвлен, и разум его помутился. Трандуил не мог вести свой народ на гибель ради золота и драгоценностей, что так дороги народу кхазад. Он видел не одну битву за самоцветы и сокровища, что порабощали умы. Для каждого квендо ценны жизни, что дал нам Илуватар, будь то жизнь человека или эльда, или вашего народа, если только это не прислужник врага, которого уже не исцелить. Мы сражались всегда за свою землю, но не за почву и ветви на ней растущие, а за тех, кто живет на ней. Многие бы погибли напрасно в тот день, если бы эльфы присоединились к гномам военным союзом.
Мы сопровождали ушедших из-под Горы до границ пустоши. В первую ночь наши целители пришли к вам, чтобы помочь раненым. Но обезумевшие от горя гномы приняли небольшой безоружный отряд за врагов и набросились на нас с мечами. Тогда мы стали приходить незаметно, лишь к тем, кто был совсем плох. Мы гнали из лесов дичь, спрятавшуюся от огня Смауга, чтобы вам было что есть в дороге. Мы исцеляли тех, кто не мог идти дальше, и кого вы оставляли позади. Когда орки Мглистых гор спустились на пустошь, мы дали им бой и много наших воинов погибло в той схватке…
- Неправда! - Кили сжимал кулаки так, что короткие ногти врезались в ладони.
Это чушь, этого не могло быть. Его родители рассказывали иное. Торин ненавидел эльфов именно за то, что не было от них никакой помощи, ни явной, ни тайной. Они не могли обманывать или быть настолько слепы.
– Ты лжешь, как вражий прихвостень сама, вот что я скажу! Ты юна и тебя не могло быть там, ты не знаешь…
- Но я была! – будто бы ее глаза полыхнули зеленым огнем, а весь мир вокруг сузился до кружка света под ногами, и звуки окатили громом, оглушающим рокотом битвы. Кили вдруг увидел все: костры, горящие в ночи, орков, крадущихся от отрогов гор через подлесок. Народ Эребора занял место у речушки, пересекавшей пустошь. От стоянки раздавались стоны раненых и бормотание знахарей. Кили увидел, точно сам стол по колено в росистой траве, как свистнула одна стрела, другая: несколько орков упало с пробитыми глазницами. Другие взвизгнули и бросились в его сторону, но не успел он схватиться за меч, как рядом из ниоткуда поднялся воин в доспехах темной стали и зеленом плаще, прятавшем его от взоров. Двое волчьих всадников полетели на землю от его меча, третьего Кили зарубил словно бы своей рукой – но лишь увидел это, понимая, что не может ни шевельнуться, ни побежать.
Дальше были снова костры. У берега двое гномов – он не видел их прежде – пели над умирающим сыном, пели на кхуздуле, скорбно и отрывисто, отпуская умирающего к Отцу.
Он оказался рядом одним быстрым движением, и, не обращая внимания на поднятые топоры, принялся звать умирающего. Он не знал языка, на котором говорит, но понимал, что зовет гнома не уходить во тьму, что призывает его тело бороться, кости срастись, а раны затянуться, кровь снова бежать по венам, как было задумано, спето, до того, как разрушение позвало незнакомца во тьму. Гном открыл глаза и слабо забормотал. Его родня бросилась к очнувшемуся, не замечая ничего вокруг от счастья – и видение распалось.

Кили и та, чьего имени он так и не спросил, тяжело дышали, и глядели друг на друга с изумлением.
- Не думала, что гномы так хорошо владеют госсану… - она заговорила первой, вытерла щеки рукавом и выпрямилась.
- Я не… это… это магия какая-то? Как ты это сделала? – Кили едва мог связанно думать, настолько захватило и выбило почву из-под ног показанное. Притворяться, что он все еще обижен и оскорблен больше не имело смысла – эльфийка видела его насквозь, как ему казалось.
- Это не магия. Госсану. Эльфы так общаются друг с другом. Мысленная речь, - перевела она.
«Лоссенэль. Там в видении она называла себя Лоссенэль», - подумал гном, прежде, чем кивнуть.
- Удобно, - он улыбнулся неловко. – А правда, что вы не спите совсем?
Лоссенэль рассмеялась.
- Спим, коли в том есть необходимость. Я как раз собиралась. В отличие от тебя, ночная пташка, я устала за день.
- Я тоже пойду, - гном взъерошил волосы пятерней и заулыбался, теряя остатки напускного величия. – А как будет ночная пташка по-вашему?
- Айвеломэ. А еще Тинувиэль, так мы называем соловья. И так звали одну очень храбрую деву из нашего народа, о которой сложены легенды.
- Легенды? – у Кили глаза закрывались сами собой, но ему так не хотелось прерывать этот разговор, что он готов был остаться ночевать в коридоре.
- Да, Лэ о Лейтиан, песня о смертном Берене и Лютиэн Тинувиэль из рода синдар. Я потом расскажу тебе.
Обещания оказалось достаточно, чтобы Кили, не помня как именно он это сделал, дошагал до покоев и забрался под теплое покрывало.

«Помни, сынок, если гном выбирает себе спутницу жизни, то делает он это по выгоде для двух родов. Чтобы дети были здоровые, чтобы не смешивалась близкая кровь, чтобы союз был на благо и процветание обеим семьям. В былые времена происходило то лишь по большой любви. Но мало нас осталось, и рождается мало. А браки без любви счастья не приносят, как бы ни обогатились семьи от союза. Не будет в таких наследников, не будет продолжения родов».
«Я полюблю, мама, или не женюсь вовсе! Буду храбрым воином, как дядюшка Торин!»
«Лучше стань хорошим отцом. Воины нужны народу, но они нужны для войны. А для жизни племени гномов нужны те, кто умеет любить».

****
На другое утро Фили проснулся угрюмым, как грозовое облако в горах.
- Снилась всякая ересь, - отмахнулся он, - будто дружба между нашими народами настала. В горнило все! Пойду, выбью из Трандуила разрешение встретиться с нашими. Сколько уже можно в неведении сидеть? Вдруг их там перебили? Или пауки опять напали.
Кили спорить с братом не стал, только мысленно пожелал тому учтивости полной горстью и величия щедрой рукой, чтобы не опозорился он перед лесным королем, и тот не разгневался.

Пока старшего не было, захотелось что-то поделать руками: гномы мучаются от безделья, не могут просто созерцать или размышлять. Для любого гнома труд в почете, а бездействие подобно пытке. Любая работа, сколь бы она тяжелой ни была, гному в радость. И только рабский труд на потеху врагу хуже, чем отсутствие дела для рук.
Мысли о тонких эльфийских украшениях, о колоннах-стволах, о каменных цветах закрутились в голове, и Кили обнаружил себя за столом, над тиглем и щипцами, благо металла и камней с собой в поясной сумке было предостаточно.
Образ поделки сплелся четко: он вытягивал тонкие ветви, витые, бронзово-красные, неровные. Вот одна соединилась с другой, как бывает сцепляются они на ветру. Камень, который Кили задумал приспособить между ветвей, был еще не огранённым, но примериться можно было и с кристаллом, сняв потом с него все лишнее. Гном устроил скол горного хрусталя в заготовке, запомнив угол, под которым нужно изогнуть вторую половину оправы. Голые рыжеватые ветви сплетались, поддерживая кусок подтаявшего льда – точно оттепель в лесу, конец зимы, когда тают шапки снегов, пригибавшие растения к земле. Мороз и пробуждающаяся ото сна жизнь.
- Ты хороший мастер, - она вновь подошла так, что Кили не заметил, и чуть не выронил заготовку из рук от неожиданности.
- Да я вообще не мастер. Так. Просто скучно.
Он опустил горячую бронзу в кувшин с водой, и она зашипела, принимая окончательно заданную форму.
- Красиво. Ты кому-то особенному ее делаешь?
Кили смутился. Потому что про кого-то особенного самому себе признаться у него не хватало духу.
- Нет, это просто… ну, чтобы время даром не терять. Безделушка. К тому же я не закончил.
Кили был готов сквозь пол провалиться, только бы прекратить краснеть. Лоссенэль посмотрела на него лукаво и подхватила заготовку на ладонь.
- А мне нравится и так. В Лихолесье такие снежки появляются в начале Гвирит, когда приходит тепло из-за гор. Мы устраиваем праздник таяния снега и заготавливаем дрова из зимнего валежника.
- А разве у вас не магией огонь в очагах поддерживается? - Кили готов был слушать ее хоть целый день.
- Нет, самый обычный огонь. Такой же, как у вас, - Лоссенэль вернула работу на стол и добавила, как показалось гному, чуть грустно: - Дядя звал вас с братом к себе. Ему пришла весть, что твои товарищи готовы продолжать поход, и я настаивала, чтобы он не задерживал вас более. Мы не хотим быть для вас помехой.
Кили вскочил, потрясенный новостью – всего два дня, а его друзья уже пришли в себя и отправляются в путь. Он не желал медлить ни мгновения, собирался тут же похватать вещи и потребовать провожатого до места стоянки. Но радость испарилась, как тепло очага в открытую на мороз дверь, как только он подумал о расставании. За два дня он не успел толком узнать эльфов, не успел понять как живет этот народ, почему они столь разные с кхазад. То видение не шло у него из головы: между их родами не могло быть вражды и обид, потому что не было ни предательства, вошедшего в легенды, ни трусости в эльфах. Кили было досадно и неуютно возвращаться к своим с тем, что он теперь знал, и не быть в силах передать все, что он увидел и понял из одного мысленного разговора.
- Я настояла, чтобы дядя снабдил ваш отряд припасами в дорогу, - голос Лоссенэль вернул его в действительность. – Понадобится еще немного времени, чтобы подготовить все и доставить вам. Думаю, вы с братом можете выдвинуться завтра утром, после рассвета.
- Погоди, дядя? – Кили только сейчас понял, что дева говорит о Трандуиле. – Вы, выходит, родственники?
- Я дочь сестры матери Леголаса, - Лоссенэль улыбнулась. – Не кровная родня, но мы близки и дружны. Меня принимают как равную в его семье.
- Жаль, что король решил отправить к нашим своего наследника, а не тебя, - Кили все еще размышлял, как донести до гномов то, что было ему открыто и уговорить Торина на союз с лесным народом. – Думаю, ты лучше бы с ними поладила.
Лоссенэль помрачнела, и Кили понял, что сказал что-то не то.
- Мы не называем детей наследниками, потому что никто не хочет предрекать, что один сменит другого. Это словно бы предрекать смерть.
- Но ведь… а, да, - Кили понял, что наговорил глупостей. – У нас иначе.
Не зная, как вернуть теплоту в их разговор, он наугад взял вещицу, что только что вышла из-под его рук, и протянул на раскрытой ладони.
- Я не закончил, но если тебе нравится, возьми. Мы потом обязательно встретимся, и я доделаю, чтобы было у тебя, на память.
- Я сохраню ее, - Лоссенэль приняла дар, и Кили мысленно возблагодарил Отца, что хотя бы на это его красноречия хватило.

****
- Ты получила, что хотела?
Лесной король брезгливо осматривал поляну, где располагалась стоянка гномов, подмечая каждую рану, которую они нанесли своим невежеством лесу.
- Не совсем то, что хотела.
Лоссенэль смотрела на тропу, по которой час назад ушел отряд Торина Дубощита, и сердце ее сжималось от предчувствия близкой беды.
- Полно же! Пусть уходят восвояси! – Трандуил склонился над измятым, растерзанным стеблем костяники. – Эти горные создания… ничего не видят, кроме своих камней, не ценят тех, кто меньше их и слабей. По мне, так лучше бы они никогда не выползали из своего подземелья… Леголас! Тебя я ждал.
Отец поднялся с колена, вглядываясь в растерянное лицо сына.
- Что случилось? Ты будто призрак увидел.
- Отец, Торин обманул тебя о цели их похода, - Трандуилион сжимал тисовый лук так, что побелели пальцы. –Гномы хотят отвоевать гору у Смауга. У них есть карта тайного прохода и ключ его отпирающий. Они попытаются проникнуть в гору и забрать то, что дорого их роду.
- Мне дела нет, - Трандуил развернулся и направился к лесной тропе. – Сгорят, так и поделом.
- И ты попрекаешь гномов тем, что они не ценят чужие жизни? – Лоссенэль вспыхнула. – Ты понимаешь, что дракона тринадцати гномам не убить, и что, разозленный, огонь свой он направит на всех, кто попадется на его пути. Там же Эсгарот, и люди, которых никто не защитит!
- Я знал о целях Дубощита, едва он предстал передо мной, - король эльфов остановился, но не обернулся. – Небольшой отряд, упоительно преданный изгнаннику, идет через мой лес в сторону Пустоши… Сомнений об истинных причинах похода не возникает. И все же я счел, что задерживать и пытаться отговорить их не в моих интересах. Те сокровища, которые останутся в подгорном королевстве, когда дракон покинет его, кто знает, кому они достанутся.

****
Лес молчал. Не отзывалась на прикосновения трава, не шептал ветерок в кронах буков, не жужжали ранние мошки – а может это Лоссенэль не внимала ему, пораженная словами родича. Никогда она не считала страсть короля к украшениям и цветным камням чем-то недостойным. Только слышала, как попрекают ее собратья кхазад жаждой золота и самоцветов, как осуждают проклятый род Дьюрина за неуемное стремление вытащить и присвоить все недра гор, оставив после себя опустошенные мертвые полости в стонущей земле. Лоссенэль не бывала в подгорных чертогах, но ей с трудом верилось, что такой трудолюбивый и упорный народ может в алчности разрушать созданное своими руками в погоне за добычей. Ей были ведомы сказания о драгоценностях, что хранили древний свет и могли помутить разум, но она не предполагала, что схожее безумие может захватить того, кто видел своими глазами, к чему приводит жажда обладания, когда самые достойные готовы были опуститься до предательства и равнодушно смотреть на чужие страдания.

Между тем король Лихолесья отдал приказ созывать войско и готовиться выступить в поход к Одинокой Горе. Задержи он Торина на несколько дней, у Лоссенэль не возникло бы и сомнения, что эльфы будут сражаться бок о бок с кхазад, переступив былые разногласия. Теперь эльфийка не была уверенна, на чьей стороне она хотела бы оказаться. Трандуил более не обмолвился ни словом с ней о планах, и дева собиралась в поход вместе с остальным войском, рассчитывая, что когда придет час выбирать, Валар дадут ей мудрости выбрать правильно.
Но король медлил с выступлением, а на душе было тревожно, и темнота отчаяния застилала взор: Лоссенэль не дано было предвидеть будущее, но ее мучала неизвестность и вынужденное промедление.
В день, когда задрожала земля и небо на севере полыхнуло золотисто-алым, Трандуил приказал выдвигаться. Эльфийской коннице до Эребора было три дня пути, пешим воинам – пять. Но король не торопил свое войско, не приказывал выслать вперед вестников. Он словно бы выжидал момента, и Лоссенэль боялась предположить, какого именно.

В предутреннем тумане она покинула войско с небольшим отрядом конных лучников, с которыми не раз выступала на границы королевства, отправлялась гонцом в Имладрис и по иным поручениям Владыки. То были проверенные в боях друзья, и ни один из семерых не спросил ее, почему уходят они скрытно, есть ли на то приказ.
Под начинающимся снегопадом они оторвались от основных сил Трандуила на световой день пути. Дорога, где была, оказалась размыта, порой приходилось пробираться по неторной целине, превратившейся по непогоде сплошь в чавкающую под копытами коней хлябь. Пустошь Глухоманья в это время года была самым безрадостным местом: ни деревца, ни птицы, даже мыши полевки попрятались глубже в норы. Отжившие свое травы спутывались бурыми стеблями, мешались с комьями грязи, взбитой копытами. С неба сыпалась холодная дождевая взвесь, перемежавшаяся с горстями снега. Мороз еще не сковал берега Долгого Озера, в это время торговля замирала, и тяжело было всякому, решившему пуститься в дорогу в самом начале зимы.

В сумерках отряд выбрался к предгорью, дождь прекратился, сменившись пургой. Лошади на рыси выехали из низины, и всадники увидели вдалеке зарево огромного пожара. Эльфы придержали коней, один из спутников Лоссенэль вопросительно указал на Восток. Сомнений не было: отряд Торина все-таки разбудил зверя, и он направил свой гнев на все, до чего сумел добраться. Никто не знал, где теперь дракон, выжил ли кто-нибудь в погибающем городе, а главное – выжил ли кто-то, из нарушивших покой Смауга.
Лошадь Лоссенэль тревожно фыркала и прядала ушами, переступала с ноги на ногу, прося, чтобы наездница поскорее продолжала путь. Следовало вернуться и просить Трандуила поспешить на помощь людям. Но слишком много времени требовалось снаряженной пехоте, чтобы преодолеть такой путь, вероятно, лишь чтобы оплакать прах союзников на пепелище, послужившим Эсгароту могилой. Самым верным решением было бы немедля ехать к Долгому Озеру, пытаться спасти хоть кого-то из уцелевших, не позволить бежавшим от огня людям замерзнуть и умереть от ран, поделиться с ними припасами и увести в безопасное место. Но взгляд Лоссенэль неотвратимо притягивала мрачная громада нависающего над долиной одинокого пика, вершина которого терялась в низких облаках.

Она понимала, что делает глупость, как полководец и глава отряда. Знала, что если по ее прихоти погибнет кто-то из друзей, она не простит себе этого. Лоссенэль приказала разделиться. Троих направила к Эсгароту, искать уцелевших. Самого опытного следопыта послала с вестями назад к войску кратчайшей дорогой напрямик через Глухоманье. Оставшиеся четверо повернули лошадей к Эребору.
Ей просто нужно было узнать: жив ли. Лоссенэль не собиралась со столь малыми силами вступать в сражение, уж тем более с драконом. Но едва отряд взобрался на ближайший к подножью Горы отрог, перекрывавший прямой подход к Вратам, стало ясно, что битвы избежать не удастся: все предгорье кишело орками.

****
- Занять галерею! Камни и масло!
Торин, облаченный в латный доспех и тяжелый шлем с полумаской вместо короны, расхаживал по верхнему ярусу оружейной.
- Оин! Запри все двери с западной стороны и запечатай их Словом! Глоин, ты запустишь механизмы подъема моста: пусть падают с обрыва и расшибаются. Бофур, когда они своими тушами завалят проход, лей на них по водоотводу масло и огонь! Пусть горят на телах своих же, это задержит их у галереи. Фили!
Старший из наследников шагнул вперед. Он был полон решимости, из под шлема азартно поблескивали глаза, а короткая борода топорщилась, как усы у рассерженного кота. В любой другой день Торин бы не бросил мальчишку в гущу битвы, но сейчас он не видел в юном гноме родича – только воина, показавшего себя отчаянным бойцом, который разит скоро и беспощадно.
- Вы с Двалином выберетесь на Галерею с двух сторон. Не пропускайте их к верхним проходам, иначе, они как крысы посыплются нам на головы. Ты должен будешь расчистить путь, чтобы Бомбур мог выкатить камнеметы, тогда мы будем бить их на подходах.
- Да, мой король! – Фили разве что не сверкал, под стать начищенным доспехам.
- Дядя, позволь мне… - в разговор попробовал вмешаться Кили, но Торин жестко оборвал его:
- Лучники на башни! Снимать всех, кто пробует карабкаться по стенам. Дори, Ори, в восточное крыло!

Кили никогда не боялся сражений: он грезил о них по ночам, когда остывали заготовки в кузнях, утихали песни у очага, когда матушка желала им с братом добрых снов и задувала свечу. Кили мечтал, что однажды он будет вести войско, возможно, на помощь дяде. Хирд, ощетинившийся копьями, разрежет вражеский строй, проткнет, как шило, и потом он, Кили, погонит орков со склонов горы, чтобы они визжали от страха, улепетывая. И как они втроем: Торин, он и брат, взберутся по грудам золота к взлетевшему под свод пещеры дракону, и именно тогда Торин скажет, что нужен самый меткий лучник, чтобы поразить Смауга, а Кили прицелится и попадет в то самое слабое место чешуи, и зверь будет повержен.
Дракон улетел и не возвращался. А меньше всего на свете Кили хотел оказаться в башне, самом далеком от центра битвы и, разумеется, безопасном месте. Он просто не в силах был смотреть, как брат один сдерживает стаи обезумевших орков, пока младший тратит и без того невеликий запас стрел из укрытия.
Но исход сражения показал, что не всему задуманному суждено исполниться.
Орков было столько, что их не успевали сбивать со стен: снизу полетели веревки со стальными крюками грубой ковки на концах, на галерее, где сражался Фили, раздался лязг, визг и хохот.
Говорят, что связь между братьями порой настолько крепка, что они слышат друг друга без слов. И Кили по одному взгляду на старшего понял, что тот задумал. Фили хотел увести орков с наружного периметра, отвлечь от галереи, спустить на нижний ярус. Но тогда ему пришлось бы сражаться не на узком пространстве, где можно было уничтожать орков по одному, а на открытой площадке у главных ворот, где враг мог окружить и смять толпой.
Фили взглянул на младшего, потому, что прощался. Он должен был выиграть несколько мгновений, и он готов был пожертвовать собой, лишь бы задумка Торина удалась. А вот Кили им – нет.
Решение пришло, как яркая вспышка: Кили убил орка, который лез к нему на башню по веревке, но не срубил крюк, а быстро закрепил другой конец на коротком копье и метнул его в толпу. Фили уже спускался, прорубая себе дорогу через заполнивших узкую лестницу. Кили рывком снял пояс, перекинул его через натянутую веревку и выхватил меч: теперь только ближний бой. Воздух ударил в лицо, о доспех звякнуло несколько корявых стрел с измочаленным оперением, и Кили в мгновение оказался на земле, рядом с выскочившим с лестничного пролета братом.
«Если нам сегодня суждено умереть, то мы должны умереть все вместе,» - пронеслось у него в голове, за то время, что он снес двоим оркам помельче головы и проткнул под сердце зеленоватого здоровяка с почерневшими, вывернутыми наружу из-под белесых десен зубами.
- Гвоздь тебе в глаз, Кили! Ты что творишь?! – старший тоже рубил направо и налево, прижавшись спиной к спине брата. – Ты нарушил приказ нашего Короля, дубина ты бестолковая! Я бы справился один!
- И всю славу себе захапал? – Кили лихо крутанул мечом, делая выпад назад, чтобы убить орка слева от Фили. – Не жадничай, тут на всех хватит!
- А кто, по-твоему, будет камнеметы прикрывать, пока их настраивают? – Фили негодовал. – Вообразил себя мышью летучей. Да если бы какой орк потолковей тебе веревку перерубил, ты бы грудой костей сейчас на камнях валялся. В красивой мятой банке. Олух! Отступай вправо!
- Камнеметы и Нори прикроет. А мы с тобой не дадим ему даже стрелу на тетиву наложить. Вырежем всех вражьих выкормышей здесь! – Кили раззадорился, и ему казалось, что они уже почти победили.
Но стоило немного повернуться, отражая удары ятаганов и взглянуть на предгорья, как вся бравада разом сошла на нет: их были полчища, тысячи против двоих.
«Коли будет трудно, сынок, стой до последнего. Много славных качеств есть у иных родов гномов: трудолюбие, мастерство, мудрость. Но роду Дьюрина не занимать стойкости. Никогда не путай ее с упрямством и смотри по сторонам. Но от своего не отступай, как бы ни было тяжело».
Кили некстати вспомнил про это эльфийское волшебство, госсану. Если бы гномам было доступно такое, то он бы сейчас хотел сказать матушке, что не отступится.

С неба сыпалась снежная взвесь, скала под ногами была скользкой от орочьей крови, черной, как густое каменное масло, которое чадит едким дымом, сгорая. Кили даже не понял, что у них над головами просвистел первый снаряд из камнемета: просто орков стало меньше. Он обрадовался, но на пустом месте сразу столпились новые, и гном перехватил меч поудобнее, закрыв щитом себя и брата от назойливых стрел.
У Фили явно было что-то не то с ногой, он прихрамывал и плохо держал удары слева. Кили не обращал внимания на боль в уставшем теле, на саднившие ушибы, полученные от ударов клинками по доспеху. Он замахнулся на высокого серокожего орка, появившегося в поле зрения, хотел рубануть сверху вниз, чтобы рассечь череп по ключицы. Но что-то горячее и твердое ударило под занесенной рукой, разорвав кольчужные кольца: Кили только почувствовал, что не может завершить удар, и что не может ни вдохнуть, ни выдохнуть, прежде, чем начал заваливаться на бок.
Фили с громким ругательством полоснул серокожему по горлу, потом наотмашь рассек следующего. Рядом просвистел камень, брошенный сверху. А дальше Кили не помнил.

****
Лоссенэль ничего не знала про способность гномов говорить мысленно. Когда она показывала своему гостю ночь после падания Эребора, это было похоже на крик отчаяния, и он услышал.
Теперь кричал он: Лоссенэль почувствовала, как Кили зовет брата, как просит у матери прощения, что не выполнит данное ей обещание. И поняла, что опоздала: не медли она с решением, может, удалось оказаться на поле битвы раньше.
Не слыша встревоженных голосов друзей, она коротко приказала:
- В бой! – и направила коня в толпу тварей.
Орки никудышные бойцы: они трусливы и неопытны в большинстве своем, у них дрянное оружие, а в строю нет единства: никто не прикрывает спину соратника, каждый сражается только за себя. Одно в орках плохо: их всегда много.

Эльфы пробивались сквозь беснующуюся толпу, позволив лошадям самим выбирать безопасный путь. Каждого вставшего на их пути находила стрела или меч. Но даже эльфийским воинам было не одолеть такую ораву, и они погибли бы, сражаясь, если бы со стены, опоясавшей Гору, не полетели один за другим тяжелые снаряды, выкашивающие ряды противника. Тот, кто заряжал и наводил орудия, явно расчищал эльфам дорогу.
Лоссенэль заметила две фигуры, одна над другой, почти у самых стен, и повернула коня туда. Преодолев последние футы, она спешилась, позволив себе небольшую передышку, пока остальные эльфы заняли круговую оборону, и подбежала к гномам.
Оба были в орочьей крови, густо залившей доспехи, оба растрепанные и едва живые. Взгляд старшего горел безумием, он вряд ли мог отличить сейчас друга от врага, и Лоссенэль заговорила предупреждающе, убирая на ходу меч в ножны.
- Позволь мне осмотреть его.
Младший был ранен: в боку глубоко засела стрела с черным древком. С каждым выдохом он терял кровь и силы. Фили было замахнулся на эльфийку, стоило ей сделать шаг вперед, но тут же опустил клинок и плюхнулся на колени рядом с братом.
- Глупый, глупый, глупый! – Лоссенэль услышала, как он шепчет неразборчиво, когда склонилась к раненому. – Что же ты меня не послушал! Кили! Кили, очнись!
Заметив, что у старшего из-под лат сочится алая кровь, Лоссенэль позвала его, а потом встряхнула за плечо:
- Ты ранен. Вам нужно выбираться отсюда. Ты проведешь нас внутрь?
Фили посмотрел на нее с горечью.
- Вас Торин не впустит. Он никого не впустит. Мы должны охранять подступы к горе или погибнуть, но не дать им прорваться.
- Говоришь, не впустит? Увидим!
Лоссенэль поднялась и позвала одного из своих воинов:
- Mellonnin, помоги донести этого гнома до ворот!
- Госпожа, если здесь останется двое, то нам не удержать наступающих, - эльф недоумевающе посмотрел сперва на Кили, потом на своего командира.
Камнеметы сработали отменно – орки отступили от стен, и расползлись по долине. Но затишье не было долгим: под прикрытием горного выступа, изгибавшегося по долине серпом, орки подбирались с той стороны, где снаряды не моги причинить им вреда.
- Нас останется трое! – Фили приподнял брата с земли, уложив его голову себе на плечо. – Я не отступлюсь, и я должен биться здесь, а не вы.
- Гилтарион, перевяжи ему раны, - Лоссенэль встала и протянула эльфу свою сумку со снадобьями. – Гномы крепкие создания. Как только сможете, отступайте к воротам, их откроют.
Вдвоем они подняли Кили и усадили в седло. Лоссэнэль запрыгнула сзади, обхватив гнома поперек груди, и стукнула лошадь пятками.

У подъемных ворот пришлось сражаться: многие орки прятались в тени горы и цеплялись за камень, как насекомые. Вдвоем с Финаросом они расчистили дорогу, и Лоссенэль протрубила в рог сигнал подмоги.
Долгие мгновения тянулась тишина, после того, как отзвучало эхо. Лошади переступали по гладкому камню моста, похрапывали и оседали на задние ноги, готовые сорваться вскачь.
- Торин! – ей показалось, что голос ее едва слышен рядом с горной громадой. – Торин, впусти нас!
Тишина стучала в ушах – ни скрипа ворота, ни шагов, ни ответного рога. Будто бы невидимками были они – на открытом пятачке, как на ладони.
Наконец в бойнице появился серебряный шлем с синим навершием.
- Никто из народа Трандуила не войдет в мое королевство! - голос Дубощита раскатился над долиной. – Убирайся в свои леса! Ни ты, ни твои сородичи не получат ни монеты, ни жемчужины из моей сокровищницы!
- Опомнись, сын Траина! – Лоссенэль повернула лошадь так, чтобы сверху было видно, кто в седле перед ней. – Мне не нужны твои богатства и самоцветы. И здесь нет никого, кому нужны были бы. Твой племянник ранен. Впусти нас, я помогу ему.
- Ах так! – лица короля не было видно за полумаской, но голос его исказил гнев. – Предатель привел лазутчиков, которые хотят узнать, как проникнуть в Эребор, чтобы привести сюда грабителей и расхитителей! Ему нет места среди нас!
- Торин, - Лоссенэль в отчаянии стиснула перевязь Кили, за которую удерживала его в седле. – Что за морок тебя охватил? Разве много у рода Дьюрина осталось наследников, чтобы ты отрекался от них, чтобы оставлял родню умирать на пороге своего дома? Очнись, Король Горы! Я призываю тебя. Кили любит тебя, он сражался по твоему приказу, до последнего. Неужели ты так платишь тем, кто идет за тобой? Какой же ты король, если не заботишься о своем народе, если позволишь погибнуть тому, кто родич тебе по крови, ослепленный блеском сокровищ?

Предводитель гномов колебался. Лоссенэль почувствовала, как борются в нем привязанность к наследникам и темные, поглотившие его алчность и страх потерять свои драгоценности.
Она считала вдохи Кили под своей ладонью и молила Валар, чтобы они очистили сердце и разум Торина от наваждения, чтобы благородный король смог победить проклятие своего рода.
Заскрипел подъемный механизм за серой выщербленной плитой: ворота поползли вверх. Не дожидаясь, пока они полностью будут подняты, эльфы направили коней в открывшуюся щель, пригибаясь к самым гривам животных. Едва они оказались в штурмовом коридоре, створ гулким грохотом закрылся, а на них направили топоры и бердыши.
Все гномы выглядели уставшими и измотанными долгой битвой. У некоторых были перевязаны раны, полученные в непростом бою, у кого-то подпалена борода. К лошади Лоссенэль подошел здоровый лысый гном с двуручной секирой, древко которой было густо покрыто орочьей кровью.

- Слезай, - он угрюмо смотрел снизу вверх. – Пойдешь к королю.
- Кили умирает! – Лоссенэль подхватила сползающего с седла гнома и прижала к себе, не давая свалиться. – Позволь ему помочь!
- Нет.
Лысый гном был непреклонен, и, демонстрируя свои намерения, приложил острие секиры к шее лошади.
- Разреши вставить слово, дорогой брат, - Лоссенэль узнала этого гнома по голосу. Он был старшим в отряде. – Мы с тобой видели, как родились и росли эти мальчики. Я разделяю мнение, что эльфам нечего делать у нас под Горой. Но они хорошие целители. Если эта дева может помочь, так почему не воспользоваться? Я расстроюсь, если мальчик погибнет, да и Торин тоже, хоть и не подаст виду. Вспомни, как он весь поход над ним трясся. А вспомни, как там, на уступах Мглистого Хребта отчаяние сменила радость, когда Торин увидел, что братья невредимы. Пусть он сейчас и зол, но уверяю тебя, что потом он поймет, почему мы так поступили. А сам ты, Двалин, разве не учил ты этих оболтусов держать меч и топор? Не ты ли хвалился перед ними ратными подвигами, навсегда поселив в них желание отвоевать дом, которого они никогда не видели? Разве не будешь ты горевать, если так и не узрят они, как расцветает обретенное нами королевство, за которое они бились столь же доблестно, сколь и остальные?
Двалин фыркнул, раздраженно, сплюнул, и скомандовал:
- Идем.
Затем взял лошадь Лоссенэль под уздцы и повел вверх по коридору, в сторону караульной.
- Милая леди, скажи, а где Фили? – седобородый гном посеменил следом.
- Старший брат у стен, там еще два моих воина, и им нужна помощь.
Балин кивнул, развернулся и побежал к лестнице, поднимавшейся с внутренней стороны ворот.

Раненого уложили в караульной на обеденный стол: других подходящих поверхностей не было. Двалин расстегнул ремень его шлема и хотел снять доспех, но Лоссенель указала на обломок стрелы, торчащий из-под руки гнома.
- Сначала я вытащу.
Двалин мотнул головой, отстранил эльфийку, ухватился за древко и одним резким движением выдернул засевшее между ребрами острие. Кили застонал и задышал часто, из раны полилась толчками кровь. Двалин отступил, с подозрением понюхал граненый наконечник, лизнул его и в отвращении скривился.
- Отравленная! Не жилец парень. Яд уже в кровь пошел.
Несмотря на мрачные пророчества, он, отшвырнув стрелу, принялся стаскивать с Кили латы, чтобы добраться до места ранения. Самым непростым было снять кольчугу, поскольку от боли раненый гном свернулся в комок. Двалин крякнул, размял пальцы и, ухватившись за края разошедшегося плетения, одним усилием порвал кольчужную ткань, так, что кольца брызнули на пол.
Теперь, когда никакое железо не мешало, Лоссенэль могла заняться раной.

****
«Никогда не доверяй эльфам,» - вот чему Торина учили предки. Были когда-то в незапамятные времена эльфы мудрые и величественные, те, что пришли из-за Моря, те, что воевали с Врагом. Тогда была дружба между двумя народами, и были у кхазад друзья среди эльдар. И было великое королевство гномов Кхазад-Дум, торговавшее с раскинувшимся подле его врат Эрегионом. Но те дни забылись. Эльфы погибли в боях или уплыли на Запад к неведомым берегам. А которые остались, были нечета прежним: скрытные и хитрые, они прятались в лесах, и им не было дела до того, что творится в остальном мире. Говаривали, что неслышимыми тенями преследовали они любого, кто посмел нарушить зачарованные границы, опутывали чарами, чтобы чужестранец вечно блуждал по лесу, не находя выхода, заставляли несчастного забыть прошлое. Траин эльфов уважал и пытался наладить с королем Зеленолесья торговлю, но вот Трор эльфов не жаловал, и дружбы не задалось.
Никого из лесного народа не хотел бы Торин пускать внутрь Горы, и первым порывом на просьбы эльфийки было отвернуться, уйти прочь со стен, и пусть бы она осыпала бессильными проклятиями камень моста. Король не знал, как ей удалось найти именно те слова, которые заставили его передумать. Видимо, она лучше него читала в сердцах. За один миг вспомнилось все: как веселые мальчишки вопили на два голоса и бросались ему на шею, когда изгнанник приезжал с краткими визитами к Дис. Как выпрашивали у него истории про Эребор и золотые дни королевства и засыпали у очага, свернувшись у его ног. Как юношами учились сражаться, хвалились друг перед другом, стараясь перетянуть его внимание. Вспомнилось, как первыми вскочили они, когда Торин объявил, что собирает гномов в поход на Одинокую Гору, выпалили: «Мы с тобой, дядя!» - и слушать не хотели возражений и уговоров старших, о том, что предприятие Торина – безумие.

Если бы кто-то из отряда оказался предателем, Торин бы не простил этого, несмотря на все прошлые заслуги. Если бы кто-то посмел провести под гору врага, король убил бы его без жалости. Но эльфийка сама привезла Кили: без сознания, умирающего, и Торин не мог оставить его так.

Он вошел в караульную, держась настороженно, готовясь отдать приказ схватить незваную гостью и выпроводить прочь: у гномов были свои лекари, те, кто мог промыть и перевязать раны, приготовить целебный отвар, ухаживать за больным. Но, услышав слова Двалина, и увидев посеревшее, покрытое мелким потом лицо Кили, Торин беззвучно убрал меч в ножны: здесь медицина гномов была бессильна. Будь племянник ранен в руку или ногу, Торин приказал бы тотчас ее отрубить, чтобы спасти мальчишке жизнь. Но с тяжелораненными отравленными орочьими стрелами можно было только успеть попрощаться.
Эльфийка, так и не сняв походного плаща и оружейной перевязи, склонилась над умирающим.
- Оставь, - Торин прочистил горло. – Ему уже не поможешь. Я видел такие раны прежде.
- Ты мало о нас знаешь, Король под Горой, - она ответила, не обернувшись даже для приветствия, и продолжала срезать тонким ножом одежду вокруг места ранения. – Мастер Двалин, принеси воды.
Сполоснув руки, дева вновь склонилась к младшему из рода Дьюрина.
- Я могу его спасти. Эльфам дано исцелять силой души, делиться своей жизнью. Это чары, король, они отнимают много сил у того, кто колдует и у того, кого исцеляют. Я попрошу тебя об одном – если мне удастся помочь, не оставляй моих спутников там, снаружи. Сейчас они вместе с другим твоим племянником готовятся отразить новую атаку, но их всего трое. Окажи им помощь или прикажи подняться на стены и сражаться здесь. Издревле мы ненавидим орков, и никакие разногласия и прошлые обиды не послужат нашему народу причиной, чтобы остаться в стороне от битвы с врагом. Мои воины будут сражаться за тебя, Торин, но и ты позаботься о них, как о тех, кто пришел к тебе с помощью.
- А зачем вы вообще тут объявились? – король опустил голову и смотрел на гостью мрачно. – И много ли вас?
Лоссенэль медлила. Сказать теперь, что к Горе идет войско Трандуила, означало неминуемо вызвать гнев гнома: что бы ни задумал король лесной, подгорный король воспринял бы это, как угрозу. Но и утаить такое она не могла: доверия к ней у Торина не было, а недомолвки только бы укрепили его подозрения.
В отчаянии, Лоссенэль попробовала говорить с гномом госсану, показать ему, как она ушла от войска, как горел Озерный Город, и она мчалась к Эребору, чтобы узнать… Но разум короля был подобен горе, которая их окружала: сплошная непробиваемая толща камня. А тайных входов и ключей их отпирающих, дева не знала.
- Трандуил ведет войско на помощь Эсгароту, - наконец вымолвила она. – Мы увидели зарево горящего города. Я и мой отряд отправились сюда, чтобы узнать, не нужна ли и вам помощь. Никто не ожидал, что тут окажутся орки, мы про них не знали. Трандуил в дне пути отсюда. Если послать гонца, его армия придет вам на подмогу.
Гном кивнул, принимая ответ, но Лоссенэль не была уверена, что он поверил всему сказанному. Правда, сейчас это мало занимало ее.

- Скажи, что ему дорого? – она намочила тряпицу в травяном отваре и принялась смывать запекшуюся кровь. – Ради кого он будет бороться за жизнь?
- Ради брата, - Торин ни мгновения не колебался. – Ради матери, возможно, ради меня. Ради своего народа, полагаю. Скажи, ты правда сможешь его спасти?
- Я постараюсь, - эльфийка положила руки на рану, сдавливая разорванную плоть.. – Я не искусна в этом, но я сделаю все, что смогу для него.
И она начала плести заговор: сложный, долгий, затейливый. Она просила, чтобы тело нашло яд, и сражалось с ним, как сражается народ кхазад с теми, кто вторгся в их владения, кто проник под каменные своды пещер, и рушит созданное ими. Слова, острые, резкие, как удары стали о сталь, совпадали с ритмом биения сердца раненого, и Лоссенэль обрадовалась, почувствовав, что говорит быстрее и быстрее. Кили шевельнулся под ее руками, мышцы напряглись, дыхание участилось. Гном закашлял тяжело и выгнулся от боли, когда из открытой раны потек черный густой яд, покинувший его тело. Лоссенэль продолжала плести заговор, пока из раны не полилась обычная алая кровь. Позволив ей вывести остатки отравы, быстрыми движениями эльфийка наложила на поврежденный бок чистую тряпицу и надавила на повязку. Теперь нужно было исцелять: просить поврежденные ткани соединиться, кости срастись, остановить заговором кровь. Она запела песню на древнем, давно забытом языке эльфов Запада. Когда-то давно ее учил этому сначала Трандуил, а потом Владыка Элронд. Мудрые не забыли ту речь, которая изначально связывала эльфов с силами Арды. Ей приходилось заговаривать кровь от укусов пауков, но никогда прежде она не исцеляла умирающего. Слова песни звучали тягуче и монотонно, тихо лились, оплетая разум. Она пела о том, как Стихии творили этот мир и каким он был прекрасным, пока Искажение не коснулось его, пока Враг не нарушил целостность задумки. И как каждый день все дети Эру пытаются сделать Арду лучше, вернуть ей первоначальный облик. Лоссенэль не знала, сколько прошло времени, но, когда она отняла очередную тряпицу от раны, крови на ней почти что не было. Тогда, не прекращая песни, она туго перевязала пробитую грудь гнома, положив под повязку кашицу из лечебных трав и вина, чтобы не было заражения. Оставалось самое сложное: потеряв много крови, раненый мог не выкарабкаться, и ему нужно было отдать часть своих сил. Его нужно было позвать так, чтобы он услышал, а Лоссенэль сомневалась, что сможет. Она вспомнила все, что успела увидеть в Эреборе: величественные чертоги, уходящие в сумрак ряды колонн, бесконечные лестницы и мосты над галереями. Резные узоры на камне, искусной ковки фонари, освещающие живым огнем длинные коридоры. Золотые жилы в породе – свидетельство того, что гномы умеют ценить красоту и не растаскивают подземные богатства бездумно и безудержно. Она посмотрела на сурового молчаливого Двалина, гордого Торина, вспомнила доброго понимающего Балина и храброго Фили, готового встать плечом к плечу с ее народом. Ей хотелось бы знать о гномах больше, хотелось бы понимать этот народ и уметь слышать его. Лоссенэль нащупала мотив, опробовала мелодию, тихонько выводя ее только голосом, без слов, и запела о том, как ждут товарищи славного воина на поле битвы, как нуждаются в нем друзья и родичи, как тепло примут его, когда он вернется к своему народу, победителем, отвоевавшим потерянный дом. Слова складывались правильно, но Лоссенэль не ощущала, что их слышат: Кили лежал недвижно, рваное частое дыхание становилось все тяжелее. Эльфийка почувствовала, как холодеет его кожа: дрожь прокатилась по телу гнома, губы посинели.

Рядом тяжело выдохнул Торин, стиснул кулаки так, что заскрипела кожа рукавиц. Двалин выругался по-гномьи, и хотел было оттолкнуть Лоссенэль прочь, но Торин мотнул головой и воин остановился в полушаге от стола, развернулся и вышел прочь, громко топая.

«Пожалуйста, не уходи!» - Лоссенэль сжала в ладони подвеску с хрусталем, которую Кили оставил ей на прощание. «Не уходи, слышишь, не оставляй меня так».
Она заплакала, взяла Кили за руку, переплетая пальцы. Иногда самое главное не можешь сказать до последнего мгновения. Нужно решиться, признаться перед собой в чем-то по-настоящему важном, и только тогда слова выходят искренними, и будут услышаны. Лоссенэль запела, склонившись к груди умирающего, через душившие слезы: песня рождалась сама собой. Она рассказывала Кили про все, что было ей дорого: про звездный свет, серебривший лесные дорожки, про шум дождя в листве, тени ветвей на воде под ярким солнцем, пение вечерних птиц и запах полевых трав – все, что она хотела бы показать ему, чтобы он тоже увидел и порадовался красоте. Она просила Кили вернуться к ней и рассказать о камне, о том, как находят друзы самоцветов в породе, о том, как гномы слышат гору, как находят золото и серебро. Пела о том, как храбро сражается его брат и будет ждать его, когда Кили очнется, ведь они всегда были вместе, как два крыла одной птицы, и старший никогда не простит себе, что он остался в мире живых одиноким. Как печалится Торин, и как опечалится мать Кили, если сын не вернется к ней, ведь она ждет его каждый день, и не важно, с победой или нет, только бы живым. И еще – как больно будет ей самой, ведь они так мало пробыли вместе, и так много не успели узнать друг о друге, понять, услышать, сказать.

Чувствуя, как прерывается дыхание гнома, Лоссенэль только шептала слова песни сквозь рыдания: ведь эльфы могут полюбить лишь раз и на всю жизнь. И если сердце эльфа открылось другому существу, значит это его судьба. Она пела на синдарине, не заботясь о том, понятны ли ее слова, которые рождались сами собой. Она почувствовала, что слабеет: тяжелели веки, усталость охватывала тело, голова кружилась. Лоссенэль покачнулась и вцепилась в край стола, когда ее подхватили чьи-то сильные руки.

- Сюда, - сквозь пелену шума она узнала голос Торина. – Садись. Нужно горячее вино!
Лоссенэль послушно опустилась на лавку и прислонилась спиной к стене. Было холодно и клонило в сон. Пальцы не гнулись, руки дрожали. Она попыталась встать, чтобы вернуться к раненому, но ее удержали за плечи. В губы ткнулся теплый металл, а в ноздри ударил запах вина с травами. Она сделала пару глотков и отстранилась. Почувствовала, как ее укрывают чем-то тяжелым и теплым, попыталась высвободиться, но не получилось даже пошевелиться.
- Он жив. Ты справилась, он жив, дышит и даже приходит в себя, - рядом прозвучал голос Балина. – Отдохни.
Лоссенэль покорно откинулась на стену, и на несколько мгновений, как ей показалось, провалилась в забытье.
Продолжение в комментариях